Зацепило.

[Бродяга с Изнанки]

— Мне известно, что традиции Тринадцатого Легиона позволяют капитанам самим выбирать геральдические символы и цвета, но твой личный знак, по нынешним временам, кажется несколько… вызывающим. Могу ли я узнать, почему ты по-прежнему носишь его? — спросил примарх.
Слова Эль’Джонсона отозвались в голове Корвона проблеском полузабытых образов. Эйдетическая память космодесантников была чудесным даром, но взимала с них высокую цену – все воспоминания, приобретенные до восхождения в ряды Легиона, тускнели и рассыпались осколками. Ещё одна ирония в жизни, и без того полной невеселых шуток, заключалась в том, что Корвон легко мог вспомнить любую виденную им смерть боевого брата, любой кошмар войны, с полной, болезненной четкостью. При этом воспоминания детства, того краткого времени, когда капитан был полноценной частью защищаемого им человечества, обратились чередой выцветших картин, смутных и неясных.
Но именно их Корвон ценил превыше всего, а одно в особенности.

Двор в поместье его отца, сто двадцать лет тому назад. Хлопают на ветру флаги цвета выбеленной кости, гордо несущие эмблему Дома Корвонов – кольцо, усеянное острыми лучами, стилизованное темно-синее солнце, сверкнувшее из-за облаков.
Его отец станет последним, в чью честь развевались бело-синие флаги. Лукреций – его единственный сын, и другим уже не суждено родиться.
При всех недостатках естественной памяти, она скрывала в себе чудеса, на которые не был способен холодный, математически точный разум легионера. Вот и сейчас, Лукреций с необъяснимой живостью ощутил, как ветер играет его волосами, как обнаженные руки покрываются мурашками – осень в тот год вышла прохладной, и вихри, задувавшие с гор, несли в поместье дыхание вечных снегов. Нечто глубоко человеческое было в том, как пробуждалось это воспоминание, нечто такое, что почти безнадежно терял каждый легионер после своего вознесения.
Его отец, гордый отпрыск древнего и могущественного рода, стоял перед ним на коленях. До этого дня Корвон никогда не видел ничего подобного, даже на старых пиктах, запечатлевших возвращение Саластро в лоно Пятисот Миров.
— Сын мой, Лукреций, ты покидаешь нас, и об этом я скорблю.
Отец обхватил Корвона за плечи, и в его голосе появились дрожащие нотки.
— Но я горжусь тобой. Даже зная, что род наш прервется, я горжусь тобой.
Мальчик не мог вымолвить ни слова. Да и что ему было говорить? Как он мог быть сильным и храбрым для далекого Императора, если его отец, самый могучий из людей, плакал, прощаясь с ним?
Корвон-старший смотрел в глаза сына, словно пытаясь отыскать там лицо человека, которого ему не суждено будет узнать. Лукреций знал, что запомнит этот миг до самой смерти – теплые руки отца на детских плечах, холодные пальцы ветра на коже.
Прошла вечность, и, последний раз обняв сына, отец поднялся с колен.
— Иди же, Лукреций. Гордись своей участью, но, что бы ни сталось с тобою, помни, кем ты был!
— Даю слово, отец, — ответил мальчик. — Клянусь никогда не забывать!
Отец улыбнулся. Никогда в своей жизни, ни прежде, ни после, капитан Лукреций Корвон не видел улыбки печальнее.
Воспоминание померкло. Другой отец держал руку на его плече, облаченном в броню.
Ему непросто было смотреть в глаза Льва, из темной глубины которых веяло опасностями дикого леса, и все же Корвон не опускал взор.
Эль’Джонсон и Сангвиний обменялись краткими удивленными взглядами.
— Итак, капитан, что же означают цвета и символы на твоей броне? — повторил Лев. — Почему ты носишь их?
— Все очень просто, мой господин.
— Неужели?
— Потому что я дал слово, — ответил Корвон.
Поклонившись в пояс, он сошел с подиума, а за его спиной уже выкликали имя следующего героя.

Гай Хейли, рассказ "Венок вызова" из сборника "Врата крамолы".