Страшилки за четверг.

[Бродяга с Изнанки]

Жать на картинку.

Дальний узел
Срочную служил ещё при Союзе, в Москве, в одном из министерских зданий. Сейчас уже все знают, что подвалы у таких зданий большие и глубокие. Вот и тот, где я служил, был глубокий и очень большой. Туда даже спускались не на лифтах, а на эскалаторе, как в метро. Вход конечно по пропускам, двойной контроль.

В конце рабочего дня остаются только дежурные смены. Защитные двери задраиваются, такие ядерный удар держат. После этого вообще никто в подвал ни войти, ни выйти не может, без того, чтобы оперативный дежурный не знал. У меня боевой пост был блатной — когда рабочий день кончается, только я и мой «второй номер» на посту оставались. Расположен пост так, что никто незаметно не подберется, поэтому по вечерам мы спокойно занимались своими делами, альбомы клеили, подшивались, чаи гоняли, «качались», всё такое.

В тот вечер всё так и было. Все ушли, мы всё, что положено, сделали, нагрели чаю. Это был вечер пятницы, дежурным по подвалу заступил нормальный капитан, который смены не дёргал, и все надеялись в субботу отдохнуть. Тут неожиданно объявился майор Рокотов. Позвонил с «нижней», велел, чтобы подняли.


С офицерами-инженерами в подвале вообще были другие отношения, чем в роте. Этим на устав наплевать. Работу свою делаешь, ну и молодец, остальное не волнует. И поболтать «за жизнь» с ними можно было запросто, и попросить чего-нибудь.

Так вот Рокотов был хороший начальник, без нужды не придирался. Были у него, конечно, кой-какие «завихи», но у кого их не бывает. А инженер он действительно был от Бога, это да. Хотелось бы рассказать о нём пару историй, но совсем нельзя.

Ну так вот. Поднялся майор. Гляжу, он в «оперативке», весь перепачканный, уставший и недовольный. Мы чаем его отпоили, расспросили. Майор сказал, что на дальнем узле сломался один механизм. Механизм был довольно несложный, но двое моих сослуживцев-срочников неполадку устранить не смогли. Поэтому сам майор, нач.отделения, пошёл посмотреть, что там такое творится. Однако, и он, провозившись почти два часа, не смог понять, почему механизм не работает. Именно поэтому он вернулся поздно, был уставший и недовольный.

Механизм этот был вспомогательным устройством, использовался редко, необходимости срочно его ремонтировать не было. Майор попил чаю, повеселел, переоделся и ушёл домой. Я сам проводил его до выхода из подвала. Мы со «вторым» опять занялись своими делами.

Часа через полтора вдруг позвонил помощник дежурного и спросил, ушёл ли майор Рокотов. Я удивился и сказал, что он ушёл уже почти два часа назад. Помощник хмыкнул и положил трубку.

Тогда я не придал никакого значения этому звонку. Через несколько минут помощник позвонил снова, и вновь спросил, уверен ли я, что Рокотов покинул объект. Я несколько напрягся, но опять подтвердил, что лично проводил майора до самого выхода. Помощником был знакомый прапорщик, и я спросил его, в чём дело. Он ответил, что кто-то звонил с дальнего узла, представился майором Рокотовым, попросил подать питание на дальний и положил трубку. На звонки командо-диспетчерского пункта (КДП) и вызовы по громкоговорящей связи (ГГС) дальний не отвечал.

На КДП видно, откуда идёт вызов, и ошибки быть не может. А дальний, он потому и называется дальним, что топать до него больше километра, просто так туда никто не пойдёт, и тем более никому нет резона звонить оттуда дежурному и представляться майором Рокотовым. Кроме того, выход в ходок, который ведёт на дальний, после окончания рабочего дня перекрывался здоровенным гермозатвором, который открыть без ведома дежурного нельзя.

КДП удивился, но питание на дальний подал. Мало ли, может, сильно занят был человек и до ГГС ему тянуться неохота. Хотя вообще это серьёзное нарушение всех правил.

Ещё через полчаса КДП опять стал названивать на дальний, но никто не ответил. КДП решил, что майор закончил свои дела и свалил. Про закрытый затвор они почему-то не вспомнили. Тогда помощник позвонил мне, и от меня узнал, что Рокотов уже давно ушёл домой. КДП не стал обращать внимания на нестыковки по времени, наверное, решил, что я чего-то напутал. А раз майор ушёл, дежурный приказал снять питание с дальнего. При этом на дальнем выключается освещение и питание механизмов, остаётся только дежурное.

Почти сразу же после этого с дальнего позвонил Рокотов, попросил снова питание подать, положил трубку и на вызовы больше не отвечал. Тогда помощник позвонил мне второй раз. Я снова подтвердил, что сам видел, как майор ушёл. Помощник ничего не сказал и отключился.

Я ничего не мог понять.

Вообще, в подвал было ещё два входа. Но один не для простых людей, и его очень редко открывали. Второй в это время был закрыт. Да и пройти в подвал без ведома дежурного нельзя, даже если бы майор захотел вернуться. В роте охраны у меня были знакомые, я позвонил им в бюро пропусков, и они мне сказали, что пропуск майора Рокотова сдан. Это значит, что в подвале его никак быть не может. При этом они сказали, что буквально за минуту до меня звонил КДП и тоже интересовался, сдан ли пропуск Рокотова.

Я стал думать, что всё это может значить. Вообще, на дальний узел можно было попасть ещё двумя путями. Во-первых, тот километровый ходок заканчивался ещё одним здоровым гермозатвором, но его даже КДП без особых разрешений открывать не мог. Во-вторых, на дальнем был выход из ещё одного нашего подвала. Самое простое, было подумать, что кто-то выходит из этого подвала, звонит с телефона на дальнем в КДП и притворяется майором Рокотовым. Это бы всё объясняло. Но, во-первых, выход из этого дальнего подвала тоже был перекрыт гермозатвором
под сигнализацией. Во-вторых, этот выход находился в поле зрения дежурного по дальнему подвалу, и даже если бы кто-то захотел открыть дверь, заклинив концевики, ему бы это не удалось сделать незамеченным. В-третьих, это ведь не шарашкина контора какая-нибудь, и здесь никому в голову не придёт шутить такие шутки с КДП.

Тут позвонил уже сам дежурный. Я уже говорил, что он был нормальный мужик, со срочниками общался запросто. Он, как обычно, грубовато-шутливо поинтересовался, что это за фигня происходит с дальним и Рокотовым. Я сказал, что не знаю, что происходит, и не понимаю, что от меня хотят. Дежурный сказал, что если это шутка, то он её оценил, но нечего перегибать палку и вообще, хватит уже. Я опять сказал, что не понимаю, что от меня хотят, и что я и мой второй номер видели, как Рокотов покинул объект больше двух часов назад, и я не знаю, кто звонит с дальнего. Честно сказать, тогда я стал даже подозревать, что КДП меня разыгрывает. Капитан был весельчак ещё тот, но не на смене же.

Тогда капитан сказал, что с дальнего только что звонил майор Рокотов и потребовал выслать к нему меня, и чтобы я взял ремкомплект и набор щупов из его стола. Тут я совсем обалдел. Я сказал, что этого быть не может, потому что я звонил в бюро пропусков и знаю, что пропуск Рокотова сдан. Капитан помолчал, а потом спросил, то есть, я считаю, что он на пару с помощником совсем двинулся.

Да, я забыл сказать, что у майора был очень своеобразный выговор, и даже по телефону его было трудно с кем-то спутать. Что касается пропуска, то вообще, можно было представить, что в конце рабочего дня, когда народ толпой прёт, Рокотов мог вернуться в подвал уже сдав пропуск, потому что часовые его знали в лицо или просто могли прозевать.

Я сказал дежурному, что это стопроцентно розыгрыш кого-то с дальнего подвала, но капитан ответил, что после второго звонка он попросил тамошнего дежурного проверить, есть ли кто на дальнем, и ему ответили, что никого нет. Капитан сказал, что ему позориться перед другим подразделением неохота, и чтобы я брал ремкомплект, щупы и сходил на дальний, посмотреть, что там такое.

Вообще, я полное право имел отказаться, по инструкции я не имел права отлучаться с поста. Но, как я говорил, с этим капитаном отношения у меня были очень хорошие, мы много раз друг друга выручали.

Короче, недоумевая, я взял ремкомлект, щупы и пошёл на дальний.

Да, забыл сказать. Ремкоплект — это просто сумка с ключами, отвёртками и другой мелочёвкой. А со щупами было ещё интереснее. Комплект щупов — это как швейцарский нож, только вместо лезвий металлические пластины разной толщины. Нужен, чтобы зазоры правильно отрегулировать. Набор этот был зарыт в ворох бумаг в столе Рокотова, и если бы дежурный не сказал, где он, я сроду бы ни нашёл.

Короче, прихватил ещё фонарь и потопал на дальний. Идти надо было через КДП, там меня подловили дежурный с помощником. Спросили, не заметил ли я чего-нибудь странного в поведении Рокотова. Я сказал, что ничего не заметил, кроме того, что тот выглядел непривычно уставшим. Ещё раз сказал, что считаю звонки с дальнего чьей-то дурацкой шуткой, потому что я действительно полностью был в этом уверен, и тащиться на дальний мне не очень хотелось. Но дежурный сказал, что надо сходить. Ну, я и пошёл...

Вообще, по молодости как-то все эти странности особенно серьезно не воспринимались. Но пока топал до дальнего, мне вдруг как-то стало неспокойно на душе. Не знаю почему. Надо сказать что под землей я чувствовал себя очень спокойно. Темных тоннелей не боялся, любил оставаться один в ночную смену, когда никого нет. В армии нечасто это удается, и очень ценится, когда получается одному побыть. А тут вот прямо какое-то беспокойство одолело. Я даже пробежал какую-то часть пути, хотя было неудобно бежать, потому что мешала тяжелая сумка с ключами.

Ходок, который вел к дальнему, заканчивался вертикальным стволом высотой метров двадцать. Когда-то там был лифт, но потом его убрали, и подняться можно было только по лестнице. А вместо лифта установили тельфер, которым иногда через бывшую шахту лифта спускали или поднимали разные грузы. Я поднялся по лестнице и заметил, что загородка, ограждающая шахту, открыта. Это было необычно, так могло быть только если собирались что-нибудь опускать в шахту.

Майора видно не было.

От этого места ходок шел дальше ещё около пятидесяти метров и довольно круто заворачивал направо, поэтому я подумал, что Рокотов где-то дальше. Мне вдруг почему-то стало совсем неуютно. Не то чтобы страшно, а неуютно.

Я не выдержал и громко позвал майора. Никто не ответил. Я заглянул в помещение, где был установлен механизм. Там тоже никого не было, но свет горел. Шкаф был открыт и схема частично разобрана. Я погасил свет и вышел. Закрыл загородку шахты и пошел дальше. Телефон, по которому я должен был позвонить в КДП, находился почти в самом конце ходка. Но там тоже никого не было. Вот тут мне правда стало страшно. Не знаю почему. Помню, подумал, что это какая-то подстава со стороны дежурного. Но капитан был нормальный мужик, да и не место тут для таких шуток.

От страха я включил фонарь, хотя освещение было вполне достаточное. Вспомнил про открытую загородку, и испугался, что майор мог случайно свалиться вниз . Я вернулся к шахте и посветил в низ, но шахта была пустая. Несколько раз во всю глотку позвал майора, но никто не откликнулся. Я вернулся к телефону, позвонил дежурному и сказал, что на дальнем никого нет.

Капитан довольно долго молчал, а потом спросил, куда девался Рокотов. Я ответил, что не могу знать. Капитан спросил, точно ли я его не встретил по пути. Я побожился, что не видел майора с тех пор, как он переоделся и пошел на выход. Дежурный матюкнулся и приказал возвращаться.

Я положил трубку и пошёл к лестнице. И тут вдруг услышал, как впереди заскрипела загородка шахты. Когда ее открываешь, у нее звук такой необычный, и сетка еще так характерно дребезжит, перепутать ни с чем нельзя. Я как-то сразу успокоился, значит, нашелся мой майор. Вышел из-за поворота и вправду увидел майора. Загородка шахты действительно была открыта и майор стоял прямо у самого края ко мне спиной. Освещение было вполне достаточное, и с расстояния метров в тридцать я не мог ошибиться. Я обрадованно закричал, майор услышал и обернулся, продолжая стоять у самого края шахты. Он был в оперативке и у меня еще мелькнула мысль, где это он успел переодеться. Я хорошо видел его лицо, даже сумел разглядеть, как он улыбнулся, когда меня увидел. Ничего не обычного в его внешности и поведении не было.

Я совсем уж успокоился и сбавил шаг. Тут майор вдруг медленно поднял руки над головой, как по команде «руки вверх», и медленно начал заваливаться назад. Я даже не сразу сообразил, что происходит. Он смотрел на меня, спокойно улыбался и медленно заваливался назад. Я заорал и бросился к нему, но не успел.

На моих глазах майор Рокотов рухнул в открытую шахту.

До шахты я не добежал, меня словно паралич хватил какой-то. Какое-то время я по-настоящему не мог пошевелиться и слышал, как майор без единого крика летит вниз, цепляясь за ограждение шахты. Потом снизу послышался удар. Я побежал вниз по лестнице. В конце концов, высота не такая уж большая, майор мог затормозить падение, цепляясь за обрешетку шахты и уцелеть. По-хорошему, мне полагалось сначала известить о ЧП дежурного и вызвать помощь, но тогда мне это и в голову не пришло. Мозг вообще как бы отключился, я все делал на автомате.

Я сбежал по лестнице. Пока возился с довольно тугой щеколдой и открывал нижние двери в шахту, думал, сердце из груди выпрыгнет. Открыл, а там нет никого. Тут мне показалось, что у меня крыша поехала. Какое-то странное ощущение накатило, как будто это всё во сне или не со мной происходит. Я посмотрел вверх, вдруг майору все-таки удалось за что-то зацепиться.

Ограждение шахты было сделано из обычных швеллеров и сетки-рабицы. Света в стволе было не очень много, но вполне достаточно, чтобы увидеть, что майор нигде не зацепился и что в шахте никого нет. Сначала я жутко обрадовался. Если в шахте никого нет, значит Рокотов не упал и не разбился. А куда он тогда делся, я ведь своими глазами видел, как он падал. Слышал, как он падал и как решётка дребезжала. Я во всю глотку стал звать майора, выражений не выбирал. Теперь я думаю, что это уже истерика была. Меня трясло и голос срывался. Но никто не ответил. Тишина полная. Только слышно, как лампы гудят и кровь в висках стучит.

Тут мне стало по-настоящему страшно. Это был не тот испуг, когда я видел, как майор свалился в шахту. Это было что-то совсем другое, не знаю, как это описать. Это страх, который не в голове, а где-то в животе или в позвоночнике. Одна только мысль — бежать. Я так никогда в жизни не бегал.

Остановился только когда добежал до <...>. Тут уже светло, люди рядом, маленько отпустило, отдышался слегка. Постепенно стал соображать. Только что тут сообразишь. Если идти на КДП, то что говорить дежурному. Не скажешь ведь, что видел, как майор в шахту упал, а потом испарился. Но и мне просто страшно становилось от одной мысли, что нужно вернуться назад и ещё раз всё осмотреть повнимательнее. А сказать, что не видел ничего тоже страшно, вдруг с майором и правда беда, и ему помощь нужна. Как я не свихнулся в тот момент, сам не знаю.

Короче, решил идти к дежурному, сказать, что на дальнем вырубило свет и нужно ещё раз всё осмотреть и чтобы он кого-нибудь другого отправил.

Добрёл до КДП. Всего трясёт, ноги подкашиваются. Дежурный с помощником на меня уставились, глаза вытаращили . Вид у меня видимо тот ещё был. Спрашивают, что стряслось, а у меня горло схватило, ни слова выдавить не могу. Сразу из головы вылетело, что сказать собирался, перед глазами так и стоит, как майор в шахту валится. Кое-как прохрипел только «Рокотов» и не могу больше ничего сказать. Прапорщик-помощник усмехнулся, и сказал, что всё нормально с Рокотовым. Оказалось, что после моего звонка с дальнего они набрали городской номер майора, им сам Рокотов и ответил. Майор уже давно был дома и сильно удивился их звонку. Он подтвердил, что в этот день действительно ходил смотреть механизм на дальнем узле. Неисправность оказалось какая-то хитрая, поэтому до конца рабочего дня починить не сумел, и собирается доделать завтра.

Тут я вообще перестал что-нибудь понимать. Чего же я тогда на дальнем-то видел. Или у меня крыша поехала? Дежурный с помощником на меня глядя, поняли, что чего-то со мной не то, стали приставать с вопросами. А я не знаю, что отвечать.

И тут меня ещё угораздило спросить, кто же тогда с дальнего звонил, если майор давно дома. Гляжу, капитан поскучнел и сказал, что с этими шутниками они разберутся. А прапорщик вдруг назвал меня по имени и спросил, что со мной случилось на дальнем, почему я такой взъерошенный, без пилотки и где ремкоплект. Я только тут заметил, что я и правда без пилотки и сумки, только включенный фонарь в руке зажат. А что говорить, не знаю. Сказать, что видел как майор в шахту падает, так со смен попрут без разговоров. А мне служить-то совсем немного осталось. Капитан, похоже, сомнения мои уловил. Не боись, говорит, рассказывай что было. Никто ничего не узнает, всё между нами останется. Мне вдруг почему-то сразу легче стало. В подробности не вдавался. Сказал, что уже после того, как доложил на КДП, что на дальнем никого нет, мне показалось, что увидел майора. Но когда ближе подошел, то на том месте никого не было. Тут мне чего-то страшно стало. Мол, один, глубоко под землей, темно. До обитаемых мест километр по тёмному ходку топать. Нервы, короче, не выдержали. Вообще, я и не соврал ни слова, только не сказал, что привиделось, как майор в шахту свалился.

Дежурные переглянулись, капитан сунул мне кружку с чаем, велел сидеть тихо, а сам с помощником ушёл в комнату отдыха. Дверь они закрыли, и там несколько минут о чем-то говорили. Я пил чай, вкуса не чувствовал. В голове словно предохранитель перегорел. Почти успокоился уже, только дрожь никак не проходила, кружка в руках ходила ходуном.

Тут вдруг вижу, что на пульте на коммутаторе у дежурного кнопка мигает. И вот смотрю я на эту кнопку мигающую и чего-то опять становится мне неспокойно.

Дежурные за дверью бубнят, а кнопка все мигает. Я не выдержал, поднялся и глянул, откуда вызов. Вызов был с дальнего. Я позвал капитана. Ввалились дежурные. Уставились на меня. Я кивнул на пульт. Помощник тут же врубил громкую связь. Из динамиков раздался мягкий приятный шум с какими-то посвистами. Это вообще было странно, потому что связь в подвале была просто отменная. Мы когда к знакомым девчонкам с узла связи бегали домой позвонить, так слышимость была как из соседней комнаты. А тут шум какой-то и свист. Помощник несколько раз потребовал от звонящего представиться, и вдруг сквозь шум и посвисты, чётко и ясно донеслись слова «на треугольнике не запускать». Выговор был очень похож на выговор майора Рокотова.

Потом вызов погас.

Помощник тут же стал связываться с дальним по ГГС, но без толку. Мне опять стало страшно, не знаю почему. Капитан взбеленился, я никогда его таким не видел. Он стал куда-то звонить, ругался, выражений не выбирал, клялся, что всех похоронит за такие шутки. Потом вспомнил обо мне, сказал, что со смены меня снимает, чтобы я топал в роту и помалкивал. Я заартачился, стал упираться. Потому что снять дежурного со смены — это страшный залёт, а я никакой вины за собой не видел. Капитан сказал, чтобы я не боялся, наверх будет доложено, что я будто бы выполнял особые поручения дежурного и по технике безопасности мне положен отдых. Обещал увольнительных, если буду помалкивать, и всё такое.

Вообще, я и сам уже понял, что толку от меня в таком состоянии на смене будет немного, и, дождавшись сменщика, ушел в роту. Дежурный по роте уже был в курсе, спросил только, как я, живой или нет. Ещё сказал, что велено меня до обеда не будить. Думал, не усну, но отрубился сразу.

Перед обедом меня растолкал дежурный, сказал, что в отделе ЧП, погиб майор Рокотов. Упал в шахту лифта на дальнем узле и разбился. Странно, но
в этот момент никаких особенных чувств я не испытал. То ли спросонья, то ли просто выгорело все внутри.

Пришли наши из отдела. Рассказали, что с утра майор разговаривал по телефону с дежурным, и этот разговор его страшно развеселил. Он взял ефрейтора Грицюка, того самого бойца, который не смог починить механизм на дальнем, и сказал, что они пойдут на дальний заканчивать ремонт. Из отдела они вышли вместе, но потом Рокотов зашел на КДП, а Грицюку сказал идти на дальний и там его ждать. По пути на дальний Грицюк встретил парней из другого отдела, они зацепились языками, и проболтали минут пять.

Вообще, от этих парней и стало известно, что Рокотов задержался на КДП, а Грицюк пошел на дальний один. Где-то через час в части поднялся страшный шум, с милицией, прокуратурой, особистами, командирами разного уровня. Грицюка вывел начальник караула и отвел в штаб. Ещё через час подняли закрытые плащами защитного комплекта носилки. Потом весь батальон согнали в клуб, комбат официально сообщил нам о несчастном случае, на вопрос о Грицюке сказал, что он пока проходит как свидетель, но до выяснения обстоятельств будет содержаться изолировано.

Потом главный инженер долго распинался о технике безопасности и все такое. Перед самым отбоем меня вызвали к дежурному по части. Дежурный велел заглянуть в офицерскую курилку. В курилке меня ждали сменившиеся с дежурства капитан и прапорщик.

Выглядели оба паршиво. Поинтересовались, как я. Сказал, что всё в порядке. Помолчали. Наконец, капитан сказал, что, мол, вон оно как дело повернулось. Называл по имени. Попросил рассказать, что на самом деле вечером на дальнем случилось. Не давил, просто попросил. Почему-то я и не подумал упираться, а рассказал всё, как было. Ну, или как оно мне привиделось. Думал, тяжело будет. Нет, как-то совсем спокойно получилось рассказать, будто не со мной это было, а рассказ какой-то пересказывал. Дежурные глаз с меня не сводили, каждое слово ловили. Когда дошел до того места, как майор падал, впервые увидел, как лица каменеют от ужаса. Такое в кино не увидишь. Вроде бы ничего особенно в лице не меняется, не корчит его, не перекашивает. Но вот только что лицо было хмурое и напряжённое, но живое. И вдруг разом бац, и каменеет, мертвое становится. Не знаю, как это описать. Я даже остановился на полуслове, так меня эта перемена поразила. Первым прапорщик ожил, кивнул и сказал, чтобы дальше рассказывал.

Капитан так и сидел окаменевший. Зрелище было жутковатое, и я старался на него не смотреть. Закончил я рассказывать. Какое-то время сидели молча, курили. Потом прапорщик спросил, что теперь делать. Капитан криво усмехнулся и сказал, что ничего тут не поделаешь. Прапор кивнул в мою сторону и спросил, как быть со мной. Капитан сказал, что он может мне рассказать, если хочет, и если я захочу. И ушел. А прапор спросил, хочу ли я знать, что случилось с майором Рокотовым. Точно помню, мне почему-то очень не хотелось, чтобы он мне это рассказывал. Но я всё равно кивнул, и прапор рассказал вот чего.

С утра дежурный поговорил с Рокотовым и осторожно рассказал ему о вечерних событиях, чем очень насмешил майора. Рокотов всерьёз всё это не воспринял, и в итоге они даже повздорили. Капитан категорически запретил майору отправляться на дальний одному, и потребовал, чтобы работы были официально зарегистрированы. Удивленный майор отправил на дальний Грицюка, а сам по пути зашел на КДП, где у них с капитаном состоялась обстоятельная беседа, к концу которой майор перестал улыбаться.

Особенно его поразили две вещи. Во-первых, набор щупов, о котором была речь в предпоследнем звонке с дальнего, был личным инструментом Рокотова, он принёс его лишь вчера, брал с собой на дальний, и после оставил в своём столе, специально зарыв в бумагах, чтобы никто не спёр. То есть, о том, что в столе Рокотова находится набор щупов, знать никто не мог.

Тем более об этом не мог знать шутник, который звонил с дальнего.

Во-вторых, фраза «на треугольнике не запускать», которую мы слышали в последнем звонке с дальнего, имела конкретный смысл. Дело было в том, что неисправность механизма на дальнем, с которой разбирался майор Рокотов, проявлялась только тогда, когда обмотки электродвигателя переключались на схему «треугольник». Но об этом Рокотов никому не говорил — в том числе и мне.

Дежурный заподозрил было меня. Но с майором у меня были очень хорошие личные отношения, я даже домой к нему в Солнцево в гости ездил в увольнение, и он за меня заступился. Но пообещал вечером зайти в роту и поговорить со мной. На том и порешили, и Рокотов ушел на дальний, где его уже ждал ефрейтор Грицюк.

Через двадцать минут с дальнего позвонил Грицюк, и доложил, что майор Рокотов только что на его глазах упал в шахту лифта на дальнем узле, просил помощи и спрашивал, что делать. Капитан велел ничего не делать, к шахте не приближаться, от телефона не отходить и ждать спасательную команду.

Когда через несколько минут спасатели во главе дежурным прибыли к стволу на каре и открыли запертые двери шахты, они правда нашли на полу тело майора Рокотова. Вывернутые руки-ноги и разбитый череп явно говорили, что он упал в шахту сверху. Наверху обнаружили едва живого ефрейтора Грицюка, всё ещё сжимавшего в руке трубку телефона.

Капитан запретил что-либо трогать, немедленно отправил спасателей на каре обратно, связался с помощником и велел докладывать наверх. Потом потребовал у Грицюка рассказывать все как было. Грицюк рассказал, что он пришел минут на десять раньше Рокотова, и подождав немного, решил зайти за поворот и покурить, чтобы майор, когда придёт, не почувствовал запах дыма. Когда он уже делал последнюю затяжку, он услышал скрип отодвигаемой загородки шахты. Грицюк быстро затоптал бычок и пошел к шахте. Выйдя из-за поворота, он увидел майора, стоявшего к нему спиной на самом краю открытой шахты.

Грицюк хотел было окликнуть майора, но побоялся, что тот может от неожиданности упасть. Грицюк рассказал, что в тот момент ему показалось, что откуда-то из-за спины кто-то окликнул майора. Он даже повернулся, но никого не увидел. Когда он вновь посмотрел на майора, тот уже стоял к нему лицом, смотрел куда-то через него и улыбался. Потом майор медленно поднял руки, как будто по команде «руки вверх», и медленно повалился спиной в шахту. Грицюк бросился к телефону, доложил на КДП о происшествии и до прибытия дежурного от телефона не отходил.

Я выслушал этот рассказ почти безразлично, безо всякого волнения. Наверное, сознание было уже неспособно реагировать на эту чертовщину. А может быть, я просто знал, что мне расскажут. Кое-как попрощался с прапором и ушёл в роту.

Следствие было недолгим. Экспертиза установила, что в момент удара о пол шахты Рокотов был жив, следов других повреждений не нашли. Не нашли следов алкоголя и наркотических средств. Мотивов к самоубийству тоже не нашли, списали все на несчастный случай. Грицюк проходил по делу свидетелем, но в части он больше не появлялся.

Что с ним стало дальше, я не знаю.

Конечно, звёзд полетело много. Выгнали начальника отдела, сняли командира подразделения. Дежурный и помощник отделались взысканиями, хотя упрекнуть их, в общем, было не в чем, потому что работы в тот день были надлежащим образом оформлены и зарегистрированы. Но на дежурство оба больше не ходили, в скором времени капитан уволился, а прапорщик перевелся в Чехов.

Я отошёл довольно быстро. Всё-таки молодой был, психика ещё была здоровая. Поначалу была какая-то апатия, которая не давала задумываться о том, что это было. Потом были разные думки, но и это прошло. На смены я ходить не перестал, подвал меня по прежнему не пугал, я много раз ходил на дальний, специально оставался там один, но ничего пугающего ни разу не ощутил.

Капитан и прапор, пока ещё были в части, пытались заводить со мной разговоры на эту тему, но я этого всяко избегал, и они быстро отстали.

Я человек простой. Долго ломать себе голову над разными загадками не в моих правилах. Как это в части говорили — день прошёл, да и черт с ним.

остюда


Чёрная душа
Есть у меня подруга — Ксюша. Она мне как сестра, один из самых близких людей в моей жизни. Когда-то очень давно, лет десять назад, с нами приключилась довольно жуткая история, которую мы до сих пор помним так отчётливо, словно это было вчера.

Ксения в то время ухаживала за своей умирающей тёткой. Тётя Рита и в полном здравии-то была не сахар, а когда рассудок стал покидать её, началось что-то страшное. Ей всё было не так и не то. Родная дочь Женя перестала с ней общаться много лет назад, так что ухаживала за Ритой только моя подруга. Я помню, Ксюша со слезами на глазах рассказывала мне, как тяжело ей находиться с тётей Ритой, но она не может её бросить или сдать куда-нибудь, потому как совесть не позволяет (всем же известно, что в специализированных учреждениях в нашей стране за стариками нормально не ухаживают).

Мне было жалко подругу, иногда я заходила к ней, чтобы помочь в уходе за тёткой. Насмотрелась я там всякого.



Тётя Рита кричала благим матом, если ей приносили чуть недосолённый бульон или кидалась всем, что попадёт под руку, когда ей казалось, что кто-то из
умерших родственников пришёл за ней и стоит в её комнате. Мне было жутко находиться в квартире тёте Риты. Она проклинала всех знакомых и соседей, чьи имена ещё могла вспомнить. Мы просто приносили ей еду и убирали за ней, стараясь не реагировать на вопли и брань. Ещё, у тёти Риты было любимое развлечение: она
шарахала изо всех сил по полу и по стенам своей тростью (она всю жизнь хромала, травма детства).

Причём, делала она это не для того, чтобы позвать Ксюшу, а просто так. Нравилось ей. Соседи из-за этого жаловались постоянно, ругали мою подругу, что не может уследить за больной. Но что с ней поделаешь? Если трость убрать далеко и тётя Рита потеряет своё сокровище из виду, то начнётся истерика, от которой содрогнутся жители даже соседних домов. Ещё тётя Рита любила повторять нам, что она нас всех переживёт, что мы сдохнем раньше неё и всё в таком роде. Я понимаю, нельзя обижаться на больного человека, она уже не понимала, что говорит и что делает, но тут стоит отметить, что тётя Рита всю жизнь была очень злой. Она постоянно со всеми скандалила, не уживалась абсолютно ни с кем (как я уже говорила, даже родная дочь не смогла вытерпеть её), проклинала всех направо и налево. Не знаю, может быть у неё было какое-то психическое заболевание? А может просто характер такой...

Не сбылись предсказания тёти Риты, ей всё-таки не удалось нас пережить. Пришла за ней старушка с косой. Мёртвой Ксюша застала её утром, когда зашла проведать. Начались подготовки к похоронам, всё как положено. Прощаться почти никто не приходил. Оно и
понятно: за свою жизнь тётя Рита не нажила ни одного настоящего друга, зато врагов было целое море. Дочь могла прилететь только к похоронам (она жила на Дальнем Востоке).

Одну ночку, перед похоронами, Ксении предстояло провести в компании с умершей. Мне стало жалко подругу, тем более, что она всегда была трусихой, и я предложила остаться с ней. Она с радостью согласилась. Если бы я знала, что нам придётся пережить в эту ночь, я бы ни в коем случае свою кандидатуру не предлагала и Ксюшу бы оттуда забрала!

Всё было как обычно, ничего странного. Конечно, было немного не по себе: в соседней от нас комнате стоял гроб, в котором лежала тётя Рита. Перед сном мы немного поболтали с Ксюшей, пообсуждали всякую ерунду, чтобы отвлечься и решили, что пора бы и спать.

Спокойным сном мы проспали, думаю, всего пару часов, пока в кромешной тьме и тишине я услышала, как Ксюша, кажется, встаёт с дивана.

— Ты куда? — спросила я сонным голосом.

— Пить хочу, в горле пересохло. Приду сейчас, — ответила Ксюшка, надевая тапочки.

То, что произошло потом, больше напоминало дурной сон. Неторопливое шарканье Ксюшиных тапочек по коридору в сторону кухни, затем тишина... а потом я услышала, как моя подруга спотыкаясь и громко топая, бежит обратно. Она пулей запрыгнула на диван и тут же вся завернулась в одеяло. Я не поняла, чего это она?

— Ксюх, ты чего как слон топаешь? — выразила я своё недовольство.

Ксюша никак не могла ответить. Я слышала, как она быстро дышит и кажется, сейчас заплачет.
Я отодвинула одеяло от её лица.

— Ты чего? — спросила я.

— Там тётя Рита! Говори тише! — шёпотом ответила мне Ксюша.

У меня по спине побежали мурашки. Может, она так решила пошутить? Только какие шутки, когда в соседней комнате лежит покойник? Это уж совсем неуместно.

— Ксюш, тебе показалось, наверное, — с надеждой в голосе предположила я.

Но сразу после моих слов, я услышала, как по кухне кто-то ходит.

— Нет! Там она! Я подошла к кухне и вижу, она там из угла в угол ходит... дышит ещё так тяжело! Страшно до смерти! Что делать теперь? — прошептала мне Ксюша.

— Сейчас я встану и включу свет, — решительно сказала я.

— Нет! Сейчас шуметь только будешь! Вдруг она решит сюда зайти! Нет уж, не уходи! Не оставляй меня одну! — со слезами на глазах сказала Ксюша.

Мне стало плохо от её слов. Если бы не шум в кухне, я бы может подумала, что Ксюша просто перенервничала и всё это ей показалось.

Потом послышалось кряхтение... так кряхтела тётя Рита, когда была чем-то недовольна, но сил кричать у неё не было. Я просто онемела от страха. Ксюша сидела рядом завёрнутая в одеяло и тихонько плакала. Потом мы прислушались и услышали, как кто-то вышел из кухни и направился в комнату, в которой стоял гроб. Затем тишина. Тихо было минут десять. За это время мы потихоньку стали приходить в себя и думать, как нам быть дальше, но вдруг мы услышали грохот! Она била своей тростью по полу и по стенам (трость как раз стояла рядом с гробом). С каждым ударом звук становился всё громче, а моё сердце было готово разорваться от ужаса. К звукам ударов присоединилось какие-то несвязные, хриплые причитания. Кажется, это был голос тёти Риты, только какой-то слегка искажённый, как сквозь помехи. Всё это происходило в обстановке полной темноты и разрывавшейся страшными звуками тишины. Мы были словно в вакууме. Минута казалась вечностью.

И я и Ксюшка сидели ватные от страха и даже не могли закричать. В несвязной речи, что мы слышали из соседней комнаты, можно было уловить лишь несколько более-менее понятных слов: «Не уйду», «Всех переживу» и нецензурщину. Затем снова затишье. Только теперь мы уже не ждали, что на этом кончится, а предчувствовали, что сейчас будет продолжение. И не ошиблись. Мы услышали, как она не торопясь идёт к нашей комнате. Тут-то действительно такой ужас одолел нас, что волосы на голове зашевелились! Ксюшка буквально вцепилась в
меня от страха и что-то попискивала. Она словно искала во мне защиту. А какая от меня защита, когда мне самой страшно до безумия?

Она всё приближалась к нашей комнате. Шаги становились всё громче. Её тяжёлое дыхание и кряхтение теперь было слышно совсем отчётливо. Я знала, что она вот-вот войдёт в нашу комнату, что она уже рядом и мы через считанные секунды увидим её. Я поняла, что не переживу, если увижу это. Я закрыла глаза и стала читать про себя «Отче наш». Я не знала точных слов молитвы, говорила от себя. В тот момент больше ничего не оставалось. В комнату собиралась нагрянуть покойная тётя Рита, а мы были беззащитны против неё. И вот, когда её кряхтение было уже совсем рядом, я всё-таки открыла глаза и увидела в коридоре тёмный силуэт.

Это была её сгорбленная фигура, чёрная, как сама ночь. Она стояла у самого порога спальни, сжимая в руке свою трость, которой только что барабанила по комнате, в которой умерла. Это кряхтение, эти бессвязные фразы... я почувствовала, что вот-вот потеряю сознание от увиденного. Тётя Рита шагнула через порог и тут же исчезла. Вместе с ней исчезли всё страшные звуки, которые её сопровождали. Квартира погрузилась в прежнюю тишину.

Не знаю, сколько мы ещё так просидели с Ксюшей в темноте. Мне казалось, что прошло больше часа. Я ещё долго вглядывалась в черноту коридора, пытаясь разглядеть там что-то, чего там быть не должно. Но всё было тихо, и в какой-то момент я всё-таки набралась храбрости и включила свет. Кроме нас двоих больше никого в комнате не было. Мы включили свет во всех комнатах в квартире. Всё было на своих местах, следов чьего-то присутствия не было. Трость всё так же стояла рядом с гробом, словно никто её брал.

Разумеется, больше мы не уснули. До утра просидели с включённым светом в спальне, где совсем недавно, к нам порывалась зайти тётя Рита. Ксюша долго плакала. Такого ужаса мы в жизни не переживали. У меня так быстро стучало сердце, что казалось, оно вот-вот разорвётся.

Пережили мы ту ночь, потом пережили похороны, на которые пришли всего пару человек, и постарались побыстрее забыть кошмар, который с нами случился.

Что-то спасло нас тогда, и мы были этому безумно рады. С тех пор прошло уже много лет. Наша с Ксюшей жизнь очень изменилась после пережитого ужаса. Многое мы переосмыслили. Теперь по жизни мы стараемся быть добрее, терпимее к людям. Мы уже видели, к чему приводит человеческая злость.

Отсюда