Поделюся с вами кое-чем... (слабонервным натуралам не читать)

[Бродяга с Изнанки]

Я нашел охрененную вещь, други мои... точнее, мне её посоветовал один человек. (я буду за него молиться богам)
Ни названия, ни автора я вам не скажу (если кто читал - поймете о чем речь. Не читали - и не уродуйте себе психику, честное слово. У меня то уже все с концами в этом вопросе.)

История нескольких геев - одного маньяка - некрофила,убивающего молодых парней, чокнутого писателя- наркомана, больного СПИДом, его любовника и еще одного садиста-людоеда. Все эти разные и совершенно не похожие друг на друга люди пересекаются в Новом Орлеане.

Книга действительно нечто... Не шедевр, есть моменты не очень, но такие сравнения, такие описания... мама моя, это душивыебетельная книженция. Я прямо ощущаю себя маньяком-убийцей, чувствую под руками тепло человеческих внутренностей, их запах в вперемешку с запахом крови... бля, мороз по коже. И причем это все так вкусно, действительно вкусно, не мерзко. Я в трансе. Я снова ощущаю себя как под веществами. Самые темные подвалы человеческой души, героиновый бред и... кровавые слезы умирающих душ.
Эти отчаявшиеся геи... и их ненависть к "нормальным" людям... черт, как мне это все близко, как автор играет на струнах моей души. То напильником по голым нервам, то легким перышком...
Автор не дает оценок, вы сами решаете, как к кому относиться. И ясно, что эти придурки сами во всем виноваты, однако сердце давит иногда просто смертельно... от какой-то просто выдирающей душу боли.

Я безумно хочу проглотить эту штуку одним моментом, но отчаянно пытаюсь растянуть удовольствие. еще бы не кончить от описания постельных сцен

И еще я точно разберу её на цитаты. (по катом - жесть)
"Голос прозвучал хрупко, как соленый крекер. "
Чувствуете? Соленый крекер... именно соленый. Как точно... я прямо ощущаю эту пряную соль на языке.

"Книгу повсеместно почитали и поругали. Хвала была щедрой и несколько нервозной, словно Лукас Рэнсом начал массировать шею читателя, а затем резко ударил по затылку. Критика не сильно отличалась, но содержала грустную ноту, как будто роман глубоко ранил каждого рецензента лично. Люку понравились обе позиции. Равнодушных не осталось."
Если бы у меня было так... с моими произведениями. Вот она - моя цель.

"На губах, на языке остался едкий зеленый аромат. " И сразу понятно, что речь идет о косяке.

"В нем закипала ярость, давая силы, однако, достигнув определенного предела, она начала глодать душу, и он едва соображал, что делал." Вот это точно про меня.

– Лакомое дерьмо, – проговорил он в наркотическом опьянении, не дыша.

" – Что это, доморощенная трава с Миссисипи? Хоть на что-то годен этот хренов пустырь. – Люк сладостно выдохнул. – Эй, Стигмат, знаешь, почему глава Миссисипи отказался дать деньги клиникам на изучение СПИДа? Хорошая шутка. Он сказал, что СПИД – поведенчески обусловленное заболевание и обычные налогоплательщики не обязаны на него тратиться. Зачем выкидывать честно заработанные американские денежки на гомосексуальный ген?
Он на секунду остановился, чтобы дать мысли впитаться.
– Тогда я отправил письмо нашим законодателям и сказал, что хочу получить обратно доллары, уплаченные мной на проведение исследований в области врожденных дефектов, препаратов против бесплодия, выкидышей... всего, что имеет связь с воспроизведением здорового человеческого плода. Я решил, что раз уж беременность – поведенчески обусловленное состояние, чью моральность – или аморальность – я порицаю, то мне не следует вкладывать средства в мерзкие дела размножающегося люда."
Фак, я с тобой Люк! Воистину, самые верные слова на эту тему.

"– Я как-то пытался убедить себя, что он раньше таким не был, что он изменился, когда подцепил ВИЧ. Но это не так. Люк всегда был сумасшедшим. В нем чувствовалось внутреннее стремление к насилию. Он несравненный писатель, неподражаемый собеседник. Он знает, как красиво выразить любую вещь. Но даже до положительного анализа, каждый день своей жизни он ненавидел этот мир. Часто повторял, что ему хочется проснуться однажды утром и не чувствовать злобы – хотя бы один день. Однако он не мог."

И меня тоже очень мучает это вопрос... как прожить так хоть один день?

"Он свернулся калачиком на одноместном сиденье и обхватил руками колени. Кожаная куртка скрипнула тихо, знакомо, как дыхание любовника. Она была велика и напоминала ему, что такое быть сильным."

Я не могу понять почему, но мне хотелось рыдать от этого отрывка. Может потому, что я, читая про Люка, вижу в нем некоторую часть себя?
Люк лег на спинку кресла и закрыл глаза. Декабрь, два года назад. Несколько дней до Рождества – праздника, который всегда наводил на него невыносимую тоску. Тран улизнул с домашнего празднества, и они свернулись, словно ложки, на матрасе на чердаке. Люк лежал лицом на плече Трана, сонно водя носом по тонким черным волосам на затылке, которые пахли сладким гелем и потом от секса. Трану тогда было девятнадцать, и волосы у него были намного короче, крошечная шерстка. Благодаря этому стилю лицо выглядело несравненно экзотично, словно у дикаря вне цивилизации. В мочках три серебряных колечка: два в левой, одно в правой – каждое приводило родителей в судорожный ужас. Вдруг Тран произнес:
– Прости меня.
Люк знал, что Трану свойственны бессвязные междометия, часто в запоздалый ответ к разговору, который шел пару часов, пару дней назад. Однако эта смиренная фраза, "Прости меня", раздалась словно предупредительный звонок.
– За что? – спросил он.
Тран промолчал, и к звонку добавился пронзительный клаксон. Люк оперся на локоть, схватил Трана за острое бедро и резко перевернул его.
– За что? – настоятельно потребовал он.
Тран отвел глаза. Люк силой повернул его голову обратно. Из гортани парня выскочил короткий мученический звук – не слово, но и не всхлип.
– Что такого ты натворил?
"Отвечай же," думал Люк, "отвечай сразу и не тяни." Однако последовало долгое молчание, Тран всегда выжидал, перед тем как отреагировать на твердо поставленный вопрос.
– Ничего. Только вот...
Тран вывернулся из хватки Люка, которая невольно окрепла после слов "Только вот". От пальцев на загорелом лице осталось пять белых следов. Вскоре они порозовели, кровь Трана подступила к поверхности.
– На прошлой неделе, когда ты был в Батон – уж... как-то ночью я оказался во Французском квартале и... там была эта вечеринка.
Люк сжал глаза и заставил себя убрать руки с гладкой шеи Трана. Он знал, что будет дальше. Тран не мог проявить милосердие и рассказать все сразу. Конечно же, нет.
– Все так упились, – с мольбой в глазах проговорил Тран.
Люк заскрежетал зубами, досчитал до пяти и открыл глаза. Тран наблюдал за ним, но тотчас отвел взгляд.
– Значит, все упились, – повторил Люк. – Подумать только, и это на вечеринке во Французском квартале. И ХРЕН С ТОГО?
– Там играли в поцелуи с луковицей и апельсином...
– Тран, просто скажи, что произошло, черт тебя возьми, пожалуйста, скажи!
Ничего не говори, взмолилось измученное сердце Люка, пока ты не произнес это вслух, этого и не было, поэтому заткнись, только не говори...
– Ну... в итоге я подурачился с тем парнем, – выпалил Тран и глубоко, спазматически задышал, словно невысказанное откровение лишало его воздуха.
По плечам Люка начало распространяться странное горящее ощущение, словно плоть разъедает кислота. Он подумал: есть ли этому феномену физиологическое объяснение? Почему при сообщении об измене у него гниют живые клетки? Однако он всего лишь ответил:
– Я полагал, мы не будем срать друг другу в душу.
– Конечно, нет! Я не хотел! Просто...
– Просто ты был пьян и у тебя стоял, так?
– Ну да.
– По крайней мере ты это признаешь.
– Я не смог от него отвязаться! Он уже трахнул почти всех моих друзей...
– Прекрасно. Я рад, что ты так разборчив в своих грязных делах.
Тран закрыл глаза, темная тень от ресниц на гладкой, как масло, коже колючкой въедалась в сердце Люка – даже сейчас.
– Я не хотел, Люк. Меня соблазнили.
У Люка все покраснело перед глазами. Он смотрел прямо в ядро своей ярости, и это ядро было готово взорваться. Он схватил подушку и ударил по ней, заколошматил. Неизвестно, что бы произошло дальше, но тут над кроватью закружился каскад перышек, медленно опускающихся на пол. Он не заметил, как разорвал ткань ногтями. То была одна из его дорогих, набитых гусиным пухом подушек.
– ПРОДОЛЖАЙ!!! – заорал он. – Давай разрушь ту идиллию, что у нас с тобой есть. Слей все в канаву и помочись сверху. И все из-за того, что ты НАПИЛСЯ НА ВЕЧЕРИНКЕ? Какая ОХРЕНИТЕЛЬНАЯ ИДЕЯ!!!
Он заставил себя отдышаться и продолжил мягким четким голосом:
– Я хочу сказать, ты не мог постараться придумать что-нибудь поубедительней? Натворил дел, прибегаешь домой и выкладываешь мне все бог знает зачем, да еще и утверждаешь, что ты не виноват?
Тран широко раскрытыми глазами смотрел на перья на полу. Взглянул на Люка, тотчас отвел взор.
– Нет. Я этого не говорил.
– Мне что, показалось?
– Ну... хм-м-м...
– Не мычи мне, чертов бесенок! Я знаю, как работает коварный восточный разум. Тебе он не поможет. Рассказывай... – Люк уже выпустил весь пар и теперь лежал, уставившись на Трана. Он был уверен, что его лицо уродливо искажено, оно казалось ему невыносимо нагим. – Что случилось?
– Ладно. Есть чувак, которого я иногда вижу в клубах.
– Что значит "вижу"?
– Я заметил его в Квартале. Я общаюсь с людьми, а он крутится вокруг. Вот и с ним пообщался пару раз.
– А у этого чувака, – это слово Люк никогда не использовал, потому что оно не выражало ничего из мириад разновидностей представителей мужского пола, – у этого мужчины есть имя?
– Зак.
– Ты имеешь в виду этого бледного дрочилу, который похож на Эдварда Руки-Ножницы, разве что еще более самодовольный?
Тран чуть не рассмеялся. Пришлось прикусить губу, а при виде белого зуба на розовой влажной губе Люку захотелось, чтоб они сейчас занимались душевным лобзанием, сексом, чем угодно, только не этим несносным разговором.
– Ага, – подтвердил Тран, – именно тот чувак.
– И чем вы занимались?
– Он то и дело... э-э... обнимал меня. Говорил, что я – его давно потерянный брат-близнец.
– Как оригинально.
– Затем мы стали целоваться в дверном проеме.
– Под отвратным кустарником-паразитом?
– Под чем?
– Под омелой.
– Ага.
Люк представил их у косяка, трущихся друг о друга, руки ищут и щупают, рты беспорядочно слипаются. В комнате, вероятно, было еще двадцать – тридцать ребят из Квартала: одни занимались своими грязными делами, другие пьяно наблюдали, дивясь факту, что бойфренд Люка лижется с самым отъявленным потаскуном в городе, и многих это изрядно позабавило. У Люка талант выставлять себя дураком.
Часть его хотела зарыдать и бросится на грудь Трану, молить его сказать, что все это неправда, не может быть правдой. Другая часть хотела убить глупого сопляка, разодрать обманщика в клочья, затем вдохнуть в него жизнь, чтобы растерзать снова. Образ двух целующихся неизгладимо впечатался в его память, свежий ожог, который опалил подогретое мясо гневного мозга, оставив шрам, которому никогда не сгладиться.
– И что потом?
– Ну, он утащил меня в... спальню, кажется, и... Люк, ты правда хочешь это услышать?
– Нет, – откровенно ответил Люк. – Но раз ты зашел так далеко, я должен узнать все до конца.
– Но зачем? Я всего лишь хотел быть честным с тобой. Мы можем об этом вовсе не вспоминать, если не хочешь.
– И мне просто нужно выкинуть это из головы, так? Вероятно, ты способен с легкостью забывать подобные вещи. Я даже в этом уверен. Но мое сознание работает не так. Если бы в моих силах было очистить память от дерьма прямо сейчас, то я не посмел бы... потому что оно может мне пригодиться в будущем. Ты же хочешь стать писателем, Тран? Тогда тебе тоже надо начать копить...

Comments

[Щенок с глазами Бойцового Пса]

Это из "Изысканый труп"?

[Бродяга с Изнанки]

Он самый... бесподобная вещица.